Жизнь Агаты. Начало.

Аза / 18 июня 2013, 13:53 / Проза → Современная проза (вне жанров)

— Она уже шевелится! — Мать взяла руку Отца и приложила к своему животу. — Чувствуешь?  — Ну почему именно она? — Отец убрал руку. — Мы о сыне договаривались.  — Что ты такое говоришь? Что значит — договаривались?  — Ну, не договаривались. Мечтали. — Это ты мечтаешь всю жизнь! — Мать недовольно отложила недоеденный соленый огурец. — А я знаю! У нас будет дочь. И я назову ее Агата. В честь Агаты Кристи. Это мой любимый писатель.  — Нет, давай назовем ее София. В честь Софии Ротару. Это моя любимая певица! — Отец нервно закурил. — Да и вообще, сказали мне соседи, что у тебя слишком большой живот. Двойняшки будут.  — Не пори чушь! Во мне бьется два сердца, а не три.  Моя Мать была очень волевой и серьезной женщиной. Она любила читать детективы, ходить на японские мультфильмы в кино — старые, в которых было много крови и страха, еще она любила препарировать лягушек, шкурки которых высушивала, и украшала ими комнату. Но самой большой ее страстью являлся немецкий язык — она его изучала с раннего детства, и когда нужно было уйти от диалога с кем-то, она переходила на немецкую речь.  Мой Отец был музыкантом. Тогда в нашей стране только начинались всякие рок — веянья. Отец увлекался группой «Биттлз», и вскоре сколотил свою команду. Они перепевали песни битлов, а потом стали исполнять свои сочинения. В отличие от радужных текстов английских рокеров, их песни отличались трагизмом, неореализмом и анархизмом. " Когда ты подохнешь! — орал в микрофон Отец, — Я алую розу! Тебе положу между ног!" — этим его выкрикам вторила расстроенная соло-гитара и нудный «бас». Еще отец любил курить марихуану, и часто приходил домой под утро.  Моя Бабушка, цыганка по происхождению, была красавицей. С юности она столько раз влюблялась и выходила замуж, что когда, наконец, остановилась на моем Дедушке, не смогла толком вспомнить его порядковый номер в своей любовной линии жизни. Бабушка любила ярко красить ногти, носить высокие каблуки, и всегда благоухала вкусными ароматами. Она не боялась открывать свои тонкие смуглые ноги, носила короткие платья, и это смотрелось на редкость эротично. Бабушка работала искусствоведом. Мама говорила с Бабушкой исключительно на немецком языке.  Мой Дедушка был художником. Он рисовал воду, камни и небо. В свое время, его признавали, но потом на художественных нивах стал появляться авангард, и картины Дедушки начали терять насущность. Тем не менее, он продолжал гнуть свою линию, отчего вскоре стал совершенно невостребованным. Тогда Дедушка пристрастился к водке. Очень быстро он спился, и теперь свои работы носил на барахолку, где продавал за копейки, на которые покупал выпивку. Еще Дедушка любил стихи Маяковского и коллекционировал открытки с картинами флористов. Вся его комната была завалена ящиками с наборами открыток, которые он тщательно сортировал, группировал и перегруппировывал.  Мой Дядя был бездельником. Он проводил свои дни в мутных компаниях, где все пили портвейн, говорили о ерунде, занимались беспорядочным сексом и не имели никаких ценностей и приоритетов. Он учился в каком-то институте, из которого его постоянно выгоняли, и активная Бабушка каждый раз ходила уговаривать ректора «дать мальчику шанс». Ректор любил визиты Бабушки, когда она приходила, они закрывались на час в его кабинете, после чего ректор возвращал моего Дядю в ряды студентов.  Дядя был младшим братом моей Матери. Дедушка и Бабушка — ее родителями. Родители Отца и его Сестра жили в другом городе, и он с ними не общался.  Жили они в микроскопической живопырке на окраине. Правда, у каждого была своя комната. Но в каждой из них помещались только шкаф, кровать и журнальный столик. Кроме самой большой, которую занимала Бабушка, — но это была общая комната, к тому же — проходная на кухню, отчего там весь потолок стал желтый и липкий от жира и копоти. Зато у Бабушки стояли большой стол, комод, тахта, телевизор и трюмо. Спать она ходила в мастерскую Дедушки. Дядя занимал самую маленькую комнату, которая, в сущности, представляла из себя один сплошной диван. Отец и Мать жили в угловой коморке — тоже тесной, но здесь имелось самое большое в доме окно.  Я родилась в середине лета, жарким днем, на месяц раньше срока. И моя память начала запечатлевать события намного раньше, чем это положено природой, — когда мне исполнился месяц. Я еще не понимала речи, но могла наблюдать за происходящим и даже что-то анализировать. Я родилась очень маленькая, это пришлось на руку родителям, поскольку детская кроватка не помещалась в нашей комнате. Спальное место мне соорудили в упаковочной коробке из-под радиолы. Мать, которая несколько раз в день брала меня на руки и кормила вкусной жидкостью, вытекающей из ее тела, постоянно плакала. Отец редко появлялся в комнате, часто кричал на нее, а потом они дрались. Несколько раз они опрокидывали мою коробку, и я падала на грязный пол. Падая, я не орала, а начинала молча созерцать окружающее, отчего Мать, укладывая меня обратно в коробку, смотрела на меня с жалостью и грустью. Наверное, нужно было все-таки орать. Но уже тогда я поняла, что делать этого не умею.  Когда Матери не было, в комнату заходил Отец с гитарой. Он садился рядом с моей коробкой и начинал петь (к тому времени мне исполнилось три месяца, и я уже понимала речь). Отец пел, в кровь сбивая пальцы об струны. Тексты его песен были яростны и бессмысленны. Обычно он резко замолкал, долго и серьезно глядел на меня, потом молча вставал и уходил.  Иногда меня посещал Дедушка. Он, пошатываясь, пересекал скудное пространство комнаты и садился на диван. В руках у него всегда были бутылка и стакан. Пахло от Дедушки смесью скипидара, краски и водки. Он выпивал и читал мне стихи Маяковского. Больше всего мне нравились стишки «Ребятам о зверятах». Лучшим из них я считала опус про верблюжонка. Каждый раз, когда Дедушка доходил до него, я начинала усиленно сучить ножками. Как ни странно, Дедушка меня понимал. Он кивал, и снова читал про верблюжонка, а потом снова и снова, пока не опорожнял бутылку. Тогда он откидывался на диван и засыпал.  Больше всего мне нравились визиты Бабушки. Она впархивала в комнату, наполняя ее ароматами духов, кремов, и терпкого табака. Бабушка хватала мою коробку, брала ее подмышку, и шла со мной гулять в обширный сквер возле дома. Она садилась на скамейку, а коробку ставила себе на колени. Бабушка курила тонкие сигареты, заправляя их в длинный резной мундштук. Временами она поглядывала на меня и подмигивала:  — Ну что, Агата, прорвемся?  Я не понимала, что она имеет в виду, но улыбалась. В присутствии Бабушки, мир становился ярким и красочным.  Иногда к Бабушке подсаживались знакомые:  — Ой, какая маленькая! — каждый раз восклицали они, заглядывая в мою коробку.  — Вся в меня! — Бабушка задирала свою тонкую ногу, потом выдергивала меня из коробки, и задирала мою ногу, — Глядите, один — в — один! Та же грация!  — А ее родители?  — Родители! — хмурилась Бабушка. — Это ад, а не жизнь! Сплошной ад! — Бабушка отправляла меня обратно в коробку. — Не смогла я вырастить детей достойными людьми! А что вы хотите? Муж — алкоголик. Одной — двое детей — это не по силам.  — Ну, что вы. — говорили знакомые. — Ваша дочь — такая солидная женщина.  — Нервами страдает моя дочь. Да, Агата? — Бабушка делала мне «козу». — И муж у нее на голову совсем больной. А сын мой. — Бабушка вздыхала, не находя слов для описания Дяди. — Вот только я одна и нормальная. — Бабушка снова вынимала меня из коробки. — И Агаточка. Поглядите, какие глазенки смышленые. В одиннадцать месяцев я начала говорить, и первое, что я произнесла, был «Верблюжонок» Маяковского.  — Веблюзонку в кьетку бьёсили кафетку! — скандировала я, стоя в кроватке, до которой к тому времени доросла, и которая находилась в Бабушкиной комнате, поскольку нигде больше не помещалась. — Не юбью коючку! Дайте мне тяючку!  Бабушка радостно хлопала в ладоши:  — Она заговорила! Чудо, а не ребенок.  Отца и Дядю это вообще не интересовало. Мать считала, что такое раннее развитие — признак глубокого заболевания психики, а Дедушка подходил к кроватке, наклонялся ко мне и нравоучительно произносил:  — Повторяй за мной: " Любовная лодка разбилась о быт..."  Я улыбалась Дедушке и повторяла:  — Веблюзонку в кьетку бьёсили кафетку!  Бабушка смеялась, Дедушка махал на меня рукой и уходил в свою комнату.  В год и три месяца я начала ходить, и меня отдали в ясли. Отводила туда меня и устраивала Бабушка. Она долго щебетала, рассказывая Воспитательнице о том, какой я удивительная и жизнерадостная девочка. Но через два дня Воспитательница позвонила по телефону и попросила кого-нибудь из взрослых прийти на беседу. Поскольку все были заняты, пошёл Отец. В скверике перед яслями он выкурил косяк марихуаны, и был готов к любому разговору.  Воспитательница, очень высокая и крупная дама, сидела за столом и мрачно разглядывала Отца — всклокоченного, в рваных джинсах и с татуировкой на плече.  — Вы отец Агаты?  — Да! — весело ответил Отец и закинул ноги на стол.  Воспитательница скинула его ноги на пол. — Ведите себя прилично!  — Ноу проблемс! — сообщил Отец и достал пачку сигарет.  — Здесь не курят. Это — ясли. Тут дети!  — Понял. — Отец убрал сигареты обратно.  — Итак. Я хочу поговорить с вами об Агате.  — А чего о ней говорить?  — Вы, как Отец, должны знать, что ваша дочь не совсем адекватна. — она скептически покосилась на то, как Отец яростно чешет ногу через дырку в джинсах. — Вас вообще это интересует?  — Конечно! — закивал Отец. — Очень.  — Ну, так вот. Поймите, это ясли. Здесь содержатся совсем маленькие дети. Ваша дочь вносит смуту.  — Агата? — заржал Отец. — Ну, чувиха дает!  — Попрошу выбирать выражения! — Воспитательница раскрыла какую-то папку. Пока она рылась в бумагах, Отец снова достал сигареты и закурил.  Воспитательница оторвала взгляд от бумаг:  — Здесь не курят! — воскликнула она и нервно извлекла из папки один из листов. — Читаю. Агата. Один год, три месяца. День рождения — семнадцатое июля.  — Точно! — подтвердил Отец, затушив сигарету об стол. — Всё сходится.  Воспитательница раздула ноздри и продолжила:  — Короче говоря, прочту вам только резолюцию экспертов, — она подняла глаза на Отца и отложила лист, — хотя, нет. Скажу сама. Ваша дочь имеет очень странные способности, и не подходит для нашего заведения.  — Способности? — искренне удивился Отец. — Это какие же? Не замечал.  — Она рассуждает о Вселенной, и уже два дня подряд читает вслух стихи Маяковского. К тому же, она не спит днем, и мешает остальным. Нормальным детям.  — То есть вы хотите сказать, что Агата ненормальная? — возмутился Отец.  — Ничего подобного я не говорила. Я только сказала, что ваша дочь не подходит для яслей. Ей нужно, — она сделала паузу. — В школу.  — В школу? Вы в своем уме, женщина? — Отец даже вскочил. — Да она еще ходит под себя.  — Многие взрослые ходят под себя — это еще не повод помещать их в ясли к младенцам. Короче говоря, мы исключаем Агату из нашего Детского сада. Нужно — ищите другой. Да, и советую обратить внимание на ее рост. У вас в роду лилипуты были?  Отец грязно выругался и вышел, громко хлопнув дверью.  — Семейка, — проворчала ему вслед Воспитательница, смахивая пепел со стола.  Вернувшись домой, Отец подошел к моей кроватке и долго на меня смотрел. Потом подозвал Мать:  — Твою дочь выгнали из яслей.  — За что? — округлила глаза Мать.  — У нее спроси! — огрызнулся Отец и, бросив на меня прощальный взгляд, покинул квартиру, захватив с собой гитару и небольшой чемоданчик. Больше я Отца не видела.  Мать обернулась ко мне:  — Ну что ты наделала, Агата?  — Мама! — ответила я.- Ты пойми. Все так нестабильно.  Мать упала в обморок.  В чувства ее приводил Дядя, при помощи портвейна.  Бабушка побежала в ясли разбираться, а Дедушка, выйдя из мастерской, подошел ко мне и произнес:  — Повторяй за мной " Любовная лодка разбилась о быт..."  Я отстранила его лицо ладошкой, недовольно поморщившись, и изрекла:  — Дайте Руку! Вот грудная клетка! Слушайте, уже не стук, а стон! Тревожусь я о нем, в щенке смиренном львенке. Я никогда не знал, что столько...  Дедушка решительно оперся о край кроватки:  — Продолжай!  Я откинула в сторону миниатюрную руку и продолжила:  — Что столько тысяч тонн в моей позорно легкомыслой головенке! Я тащу вас! Удивляетесь, конечно? Стиснул? — при этом я наклонилась к Дедушке. — Больно? Извините дорогой! — я опять выпрямилась. — У меня — да и у вас в запасе вечность. Что нам потерять часок-другой?!  — О чем это она? — промямлила Мать пьяным голосом, сидя рядом с Дядей на диване. Тот отхлебнул портвейна из горлышка бутылки и объяснил, как ни в чем не бывало:  — Стихи читает. Маяковского.  — А… а… а...! — закивала Мать и опять потеряла сознание, завалившись на Дядю.  Дедушка, глубоко задумавшись, скрылся в мастерской.  Вскоре вернулась Бабушка. Она была взволнована и много курила. Подойдя к кроватке, она ласково пробежалась пальцами по моей головенке:  — Ничего. Агата, ничего. Гениев никогда не понимали.  — Никогда! — согласилась я и попросилась «пи-пи».  Бабушка радостно вытащила меня из кроватки и усадила на металлический горшок, который казался гигантским рядом с моей микроскопической попой. Поэтому, я в него попросту провалилась.  — Ничего! — Бабушка выловила меня из горшка. — Маленькая женщина — комплимент мужчине!  Она потащила меня на кухню, достала из ящика пиалу, расписанную китайскими иероглифами и плюхнула меня на нее. Пиала пришлась впору.  — Лилипуты! — возмущалась Бабушка. — Это ж надо! А то, что ребенок вундеркинд, никого не касается! Мешает, понимаешь ли, другим детям! Ничего, Агата. У меня есть связи — в школу для одаренных детей пойдешь. Подождем до следующей осени, и пойдешь. А пока поживешь дома, ничего. Дедушка за тобой присмотрит. — она взяла пиалу и вытряхнула меня на кухонный стол. — Ну-ка, встань ровно.  Я вытянулась и сложила руки «по швам».  — Какие обворожительные пропорции. — Бабушка задумалась на секунду, потом добавила. — Есть у меня знакомый доктор — наверняка, предложит что-нибудь для роста.  — Её к психиатру надо. — послышался мрачный голос Матери. — Пока не поздно.  Мы с Бабушкой обернулись и увидели Мать, которая, покачиваясь, стояла в дверях кухни, опираясь на пьяного Дядю.  — Это вас всех нужно к психиатру! — воскликнула Бабушка. — И тебя, дочь моя, первую!  — Шайсе. — ответила Мать, и они с Дядей удалились.  Вечером Бабушка выбросила кроватку, и я стала спать вместе с ней на тахте. Ночевать в мастерской Дедушки с того дня Бабушка перестала.  После исчезновение Отца Мать совсем опустилась и стала прожигать жизнь в компаниях Дяди. Она приходила домой редко и всегда — пьяная. Иногда Мать приводила мужчин.  Моими родителями стали Бабушка и Дедушка. Правда, Дедушка все так же любил водку, но общался со мной постоянно и даже иногда советовался по поводу своих картин. Бабушка же любила меня открыто и восторженно, на что я отвечала взаимностью и по ночам нашептывала ей стихи Маяковского, отчего Бабушка быстро засыпала с улыбкой на губах.  Незаметно пролетел год, настала пора идти в школу. К тому времени мне исполнилось два года и два месяца.  .....................

Оставить комментарий

Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.