Некукольным взглядом

   1.

   Страшна была Макошь, прядя судьбу

   кому из шерсти, а кому льняную,

   к её подолу чьи-то звёзды льнули,

   и пряди вились у неё на лбу.

   Иным пряла из шёлка, только нить

   оборвалась на самом нежном месте,

   и нам отныне биться с бездной бестий,

   пока она – в поля любовь любить.

   А бестиарий – мрачен и велик,

   цветы и птицы выжжены на вёрсты,

   их белый свет распластан и расхлёстан,

   и перехожен сотнями калик.

   Кликуши накликают потный страх,

   юродивые мажут плотной сажей

   чела, тела, клобуки и плюмажи.

   Веретена наивноглазых прях

   не вертятся.

   Макошь уже в лесах.

   Не верится,

   что снова за пряденье

   возьмётся, возвратившись в запределье,

   где аннам  — не спастись от колеса,

   где ангелы  — взбесились и грешат,

   а мир искристых слов

  хрустит, расхристан, -

   как лодка, не вписавшаяся в пристань,

   моя Макошь была бы там смешна.

   2.

Мы не дождёмся

ни епитимий и ни анафем,

ни откровений и ни советов, что делать дальше:

и на ошибки, и на утраты – «пошло-всё-на-фиг»,

мы даже правды не отличаем от лжи и фальши.

Линяя, блекнут

ночные ласки,

дневные речи

не убеждают,

перцовка стала кислей фетяски,

не обжигает

и, как и время, уже не лечит,

а мы упорно не отличаем

лица от маски,

печаль от позы,

слова от звуков,

оскал от лика

и, замещая лукавым делом любовь распутством,

храним в комодах сухие шкурки былых реликвий,

переливая своё пространство в альков Прокруста,

и заменяем простую ясность на камнепады

туманных мыслей,

пустых иллюзий,

крикливых строчек,

мы даже той, что на дне стакана, уже не рады

и почитаем крестовой жертвой удел сорочий.

Когда, сыграв на чужие жизни,

упрёмся в осень,

не разбавляя лишь только водку,

а остальное

поделим на два

и на четыре,

на шесть и восемь,

крестовый пафос

сухой осиной в груди заноет.