Свадьба

   Свадьба – дело хлопотное, всегда нервное. Особенно, если жених не приехал. Вот и тут так: до события всего ничего по времени, а этого негодяя нет. Не соизволил-с вовремя.
   В сквере у входа в ЗАГС стоит немолодая женщина.
    — Аллё, аллё, вы меня хорошо слышите? — кричит она в трубку. — Что у вас случилось? Как так можно? Девочка моя, красавица-то, уже вся извелась, вся изнервничалась. Ведь столько готовились, всё обговаривали… Аллё.
    — Не волнуйтесь, пожалуйста. Сами понимаете, кругом пробки, по городу не проехать, — голос собеседницы мягкий, вальяжный.
    — Нет, я всё понимаю, но поймите и вы меня — в такой день можно было бы и поторопиться, выйти из дому заранее. Тут же такое важное событие, такое....
    — Извините, абонент недоступен, — прерывает беседу голос в трубке.
    — Черт, — она снова набирает номер.
    — … не доступе...
    — Да что же это такое? Вот семейка!
   Она убирает трубку в сумочку, закуривает. «Мне они сразу не понравились. Новые русские, ишь господа какие. Телефон выключили. То есть, мы тут должны их ждать с почтением, с благоговением, а они едут себе не спеша. А что если они вообще не приедут? Возьмут и не приедут. В такой ответственный день. От них этого можно ожидать. Противная семейка – даже не соизволили познакомиться лично, всё по телефону да по телефону».
   «Ах, мы можем только двадцатого, ах, мальчик очень занят, мы не хотели бы, чтобы он отрывался от соревнований и поездок. Вы же понимаете, насколько у нас плотный график», — вспоминает она разговор. «А вдруг в последний момент всё сорвется. Как же моя девочка?». Женщина копается в сумочке. Наконец находит телефон:
    — Аллё, аллё. Вероника Алексеевна, голубушка, — она старается быть любезной, но голос дрожит. — Мы очень, очень волнуемся. А вы телефон выключаете.
    — Нина Александровна, успокойтесь, никто телефон не выключает. Мы же из центра едем, тут не везде берет. Ждите нас, мы скоро будем.
   Почему-то на душе становится спокойнее. Может, это прохладный ветер в сквере у ЗАГСА успокаивает её, а может, новая сигарета. «Зря я так волнуюсь. Нервные клетки беречь надо. Всё-таки эта семья — солидные люди. Ну, подумаешь: опоздают, ничего с нами не случится. Подождем, мы не гордые. Лишь бы девочке моей хорошо было, а жених-то из хорошего семейства. Очень даже видный жених. Вот сложится всё у них хорошо — малыши пойдут», — мечтает она.
    — Ага, вот ты где! — голос за спиной.
   Она оборачивается, сердце сжимается — муж. Пьяные пустые глаза, седые усы в табачной крошке.
    — Ванечка, спокойно. Ничего страшного, только не нервничай.
    — Не позволю! — муж брызгает слюной. — Я — морской офицер, подводник! Я честный человек, а тут эти. Тьфу!
    — Ваня, у тебя сердце.
    — Да, у меня сердце, — стучит он кулаком по груди. Кулак грязный, разбитый в кровь. — Я в жизни копейки не украл. Я всю жизнь под водой, за Родину-мать, я на этих сук через перископ глядел, пока они Родину мою разворовывали.
    — Ваня, Ванечка, ну успокойся — мы же договорились. Иди домой, пожалуйста.
    — Нет. Слово моё капитанское: не бывать этому. Домой, говоришь?- он секунду соображает. — В мой дом они войдут только через мой труп! Так и знай.
   В сумочке играет Мендельсон, поставленный по случаю. Она опять достает телефон, но не успевает ответить — муж выхватывает трубку.
    — Здравия желаю, господа олигархи. Что, свадебку задумали? А вот хрен вам. Да, хрен вам, не будет свадебки и баста. Пошли вы к чертовой матери и номер наш забудьте, — старик с размаху кидает трубку об асфальт, телефон разлетается на куски.
    — Всё, жена, бери нашу кралю и домой пошли.
    — Да что же ты такое натворил?
    — Я за правду! — муж стоит, как на палубе в шторм, — я за честь нашу офицерскую.
    — За честь? За водку ты, ирод проклятый. Офицер! Как же — всю жизнь мичманом прослужил. Ах, ты ж сволочь такая, — она наступает на него, он пятится. — Принципы у него! А когда ты в своих командировках по всем кабакам шастал, когда заразу в дом таскал из походов своих — это за честь?
    — Нет, вы только поглядите на него, — она всплескивает руками, — тебя и с флота-то за пьянку уволили, ты же жить никому не даешь по-человечьи. Копейки он не украл, а спирт кто домой носил канистрами? А пенсия у тебе какая? То-то. Ты же после увольнения и дня не проработал. Всё на моей шее сидишь. Вот где ты у меня, — она хлопает себя по шее. — А девочку эту я одна вскормила, вырастила, во всём себе отказывала. А теперь ты будешь жизнь нам портить? Ведь появился такой шанс жизнь наладить, чтобы пожить-то хоть немного нормально. На, вот тебе!
   Шлепает звонкая пощечина.
    — Ну, ты потише, — муж продолжает отступать.
    — А вот тебе ещё, алкаш проклятый, — она лепит ему вторую пощечину.
    — Дура-баба, у меня же — сердце.
    — Нету у тебя сердца.
    — Ох, ох, — хватается муж за сердце, прислоняется к березке.
   Ему и вправду очень плохо, на лбу выступают капли пота. И ей внезапно становится жалко его:
    — Ой, Ванечка, голубчик. Да как же так… Вот, может, валидольчику, у меня есть тут. Сейчас.
    — Не надо, не люблю я этой химии. Мы, Васильевы, от природы уууух! — гордо отказывается он и почти сползает по дереву на газон.
   Она растеряно смотрит на него и вспоминает того молодого матросика, который закружил её однажды на танцах в вальсе, да так лихо, что тридцать лет с лишком уже не раскрутишь. Ах, какой он был… замечательный. Орел! А теперь? Старый, седой, усталый, сердце больное: ну как тут не пожалеть?
    — Убиваешь ты себя, Ваня, губишь.
    — Живы будем – не помрем.
    — Ой, Ваня, Ваня, — восклицает она, — ну ты уж не нервничай, постой, постой. Отдышись. Может, всё-таки скушаешь таблеточку?
    — Нет, мне бы полтинничек сейчас для поправки. И делайте, что хотите. Хоть женитесь, хоть разводитесь, — отмахивается муж.
   -Ладно, Ваня, будет тебе полтинничек. Но последний раз. Ладно?
   -Ладно, ладно, — отмахивается муж, — я тебе уже сто раз обещал: брошу.
    — То-то и оно, что сто раз. Горе ты моё луковое.
    — Стоп, как же теперь быть, — спохватывается она, — без телефона?
    — На, мой возьми.
   Она набирает номер.
    — Вероника Алексеевна? Ох, милая моя, у вас всё в порядке? Вы уж простите моего. Как это разворачиваться собрались? Не надо, пожалуйста. Ну, чего страшного-то: выпил человек лишнего, наговорил сгоряча… Как не собираетесь? Вы сейчас в пробке? А где? Ну, это совсем близко, приезжайте скорее. Нет, нет, я всё-таки надеюсь… И девочка моя ждет… Вероника...
   Короткие гудки. Она секунду думает, смотрит на своего мужа. Снова становится деловой:
    — Полтинник хочешь? Слушай тогда меня внимательно. Я сейчас уезжаю ловить этих олигархов, а ты остаешься тут и смотришь, чтобы с красавицей нашей было всё в порядке.
    — А полтинник?
    — Будет тебе даже стольник, пьяница. Но потом.
    — Есть, — он прикладывает руку к голове – пьяный вдупель шестидесятилетний морячок.
   Она несется к дороге, ловит машину, едет.
    — Побыстрее, пожалуйста. Дело жизни и смерти!
    — Доедем за пять минут, мамаша.
    — Ох, хорошо бы.
   Она смотрит в окно машины. Ей страшно, что расстроится такая удачная партия. Ей безумно не хочется терять эту возможность. И всё из-за какого-то пьяного, старого дурака.
    — Быстрее, пожалуйста, быстрее!
   А старый дурак стоит в скверике, прислонившись к дереву и ему нехорошо. Ему очень не хорошо и как-то неловко. Молот стучит в голове, клещи сжимают сердце. Ноги дрожат — оттого он и прислонился к дереву. И даже где-то стыдно, но непонятно за что. Жена обещала стольник — это хорошо, надо теперь невесту сторожить. Да и куда она денется-то? Главное, устоять на ногах, продержаться. А там уже и стольник, и бутылка водочки, и баночка свежего пива на запивку, и даже червончик на сырок.
   Ох, а вдруг не даст? Обманет. Точно обманет! И всё — кранты. На лбу его снова выступает пот. «Помру, назло ей помру»,- думает он и от этого ему ещё страшнее. «А как и правда помру? Знал же, всегда знал: никакого доверия бабам. Вот ведь, судьба какая горькая».
    — Ну, погоди у меня, — грозит он. — Помру — ни копейки не оставлю и разведусь ещё к чертовой матери. И куда её черти понесли?
   А водитель мчит женщину к месту. Вот она — эта улица, вот она — эта пробка. Из затора выруливает черный сверкающий Мерседес и идет на разворот. «Они, точно они. Женское сердце не обманешь». Она бросается наперерез, прямо под колеса, как птица раскинув руки-крылья.
    — Стойте! Не уезжайте. Ну, простите вы нас.
    — Ненормальная, — из окна высовывается сытое красное мужское лицо, — Куда ты прёшь?
    — Верочка — это она? — лицо поворачивается лысиной наружу.
    — Господи, это она, конечно, — из машины слышен голос Вероники Алексеевны.
    — И чего делаем?
    — Господи, да пусть она уже с нами едет. Хоть дорогу покажет.
    — Ну, садитесь, черт с вами. Поедемте к вашей… красавице.
   Нина Александровна садится в машину:
    — Ой, спасибо вам. Вы уж нас простите, но нельзя же так: раз и отрезали, мы ж теперь не чужие вроде. В такой важный день и ссориться.
   На душе её радостно и светло. Удача, удача! Свезло в кои-то веки.
    — Прямо всё время, прямо, — она показывает дорогу, — а тут вот и деревья, и скверик наш. Приехали. А вот и муж мой Ваня, так ему неловко перед вами, так неловко.
   Они выходят из машины
    — Ваня, подойди, пожалуйста.
   Муж отрывается от березы, с трудом подходит
    — Здравия желаю, так сказать. Приношу свои извинения. Спутал я вас с другими олигархами — те-то воры. Ну а вы, я знаю, совсем другое дело. Ну, бывает — перепутал. Знаете, у нас на флоте...
    — Вот видите, всё хорошо. Иди, иди, Ваня, — сует она мужу стольник.
    — Ещё раз здравия желаю, — зажав стольник, отставной мичман бодрым, но нетвердым шагом уходит.
   «Не обманула», — на душе его соловьи. «Хорошо-то как. Молодец я! Всегда своего добиваюсь — характер». Он же чувствует, как расправилось сердце, как кровь побежала по жилам. Перестал колотить проклятый молот в его голове, а рот от предвкушения пива наполнился слюной. К черту смерть, к черту проклятую! Поживем ещё. Порадуемся. Эх, где наша не пропадала! Скорее, скорее отсюда. Как же прекрасна жизнь. Как прекрасна.
   Он поворачивается, вскидывает кулак:
   -Но пасаран, как говорится. Совет вам да любовь!
    — Ну, давайте начнем, время всё-таки поджимает. Закончим уже с этим, — говорит Вероника Алексеевна и идет к машине.
    — Да, наш товар — ваш купец, — поддерживает Нина Александровна.
   Вероника Алексеевна открывает дверь Мерседеса и выпускает жениха.
    — Ох, какой красавец писаный, ты только глянь на него, моя красавица. Посмотри на него, Марго. Это же кузен президентской собаки. Щеночки будут — прелесть, — уговаривает Нина Александровна свою девочку — суку лабрадора, привязанную к дереву. Той явно не по вкусу приезжий холеный жених, она скалится, шерсть на загривке стоит дыбом.
    — Ничего, сейчас они снюхаются. Стерпится — слюбится, — спускает Нина Александровна с поводка свою собаку. Сука с рычанием устремляется к напуганному кобелю.
    — Держите ваше животное, — истерически кричит Вера Алексеевна, но поздно.
 
   Вечером, на кухне, насыпая собаке корм, Нина Александровна пеняла Марго:
    — Ну и зачем ты ему ухо-то порвала? Такой жених, такая семья. Президентская семья! Каждый щенок был бы на вес золота. По две тысячи долларов, не меньше. Эх, ты — природный ресурс. Так и останешься в девках с таким характером.
    — Молодец, Маргарита. Так держать — изрядно пьяный муж сидит тут же. — Врагу не сдается… Нашей породы ты: хоть и сука, а морской волк.